Из дневника мамы:
31 августа 1941 г. нас первый раз бомбили. Мама дежурила во дворе с соседкой. Мы спали. В час ночи раздался жуткий взрыв, как будто взорвались 1000 бутылок. Потом был запах гари и крик, истошный крик. И детский плач. Я понимала, что это война, но ничего не грозит нам — с нами папа. Большой, сильный и красивый. Но когда я услышала и его крик — где мои дети? — стало ясно, что и он бессилен против самолетов, их протяжного гула, и бомбардировок.
Впервые в жизни я испытала страх….
…До начала войны я была в санатории, в небольшом городке Славянске.
В Сосновом бору стояли белокаменные корпуса, там пахло хвоей, по утрам нас будил пионерский горн, звуки барабана. И вот однажды утром — у всех взрослых тревожные и перепуганные лица. Нам объявили, что началась война! Поначалу я восприняла это довольно спокойно. Как я себе представлял войну? Линия — по одну сторону белые, а по другую — красные. И конечно — мы победим. А как же иначе? Но в жизни все оказалось не так…
Папа за мной не приехал… Нас, пионеров из Сталино,(до войны дед , бабушка и их дети, в т числе мама- жили в Сталино, т. е. Донецке-авт)везли из Славянска домой на поезде. На вокзале нас встретил папа, он крепко обнял меня, расцеловал, поблагодарил сопровождающую женщину, и мы сели в фаэтон. Машин тогда было очень мало. Так начались перемены в моей жизни.
…После первой бомбежки мы переехали за город. Весь сентябрь и начало октября наш город бомбили. Вышли из строя электростанция, магазины, были поломанные жилые дома. Начались массовые отъезды.
* * *
Мама помнила, как обрушилась штукатурка с потолка в кроватку, где спал годовалый Эдик( мамин младший брат- авт).. Его чуть не завалило! Он испугался и страшно зарыдал. Бабушка Изабелла ходила дежурить на крышу, гасить фугаски, сброшенные фашистами с воздуха.
В городе была паника. К ним ворвался сосед, закричал:
— Сергей Петрович, дорогой, куда вы собираетесь ехать? Надо оставаться! Немец добрый, он даст нам открыть собственные лавки! Придут прежние порядки — как до революции!
Дедушка, несмотря на свою мягкость и интеллигентность, молча выкинул его из дома. Потом нанял подводу, куда положили небольшой запас продуктов, немного вещей из дома. На подводу посадили маму, Эдика и Артура. Каждому ребенку зашили в карман записку с его именем. И сделали маленькие мешочки, в которые положили сухарики. Это на случай, если кто-то потеряется… Они поехали. Но не успели добраться до соседней улицы, как кони заржали и встали на дыбы.
— Это плохая примета! — закричала бабушка.
Они вернулись. Переночевали дома. Но утром снова выехали. И все повторилось один в один. Кони снова дико заржали — и встали на дыбы! …И в третий раз то же самое…
— Сережа, может, останемся? — робко спросила бабушка. — Может, все не так страшно?
Дед ей не ответил. Он, наверное, лучше понимал, что такое жить в оккупации. И на четвертый день они все же уехали из города — такого любимого, уютного и гостеприимного прежде!
Всю жизнь моя мама будет тосковать о Донецке. И просить меня повезти ее туда хоть на три дня. Но я не выполню своего обещания. И буду теперь всегда корить себя за это… Мама будет в конце жизни страшно плакать о Донецке, зная, что там происходит сейчас. Очень она любила этот город. И ту спокойную прекрасную довоенную жизнь…
…Несмотря на встающих на дыбы коней, они выехали из города. Почти половина людей, что бежали вместе с ними, были расстреляны с самолетов врагами (это был так называемый «бреющий» полет бомбардировщика)! Мои родные остались живы. Мама получила контузию, которая потом сказалась на ее здоровье…
Они ехали полями за городом, когда услышали страшный гул. Немецкие самолеты кружили над вереницей бегущих людей и безжалостно расстреливали караван подвод. Бабушка закрыла своим телом детей, утащив их в поля, что простирались вдоль дороги. Они остались живы. Но мама с тех пор страшно боялась самолетов. Я помню, как она невольно вздрагивала, если летели на воздушный парад самолеты — их гул до старости наводил на нее ужас.
….Деда в армию не брали. Ему было далеко за сорок — он не подлежал призыву. Он вез детей в Баку к своей теще ,бабушкиной маме(они очень тепло относились друг к другу!). От Донецка до Баку они добирались больше трех недель!
Из дневника мамы;
Папе удалось договориться с начальником поезда, нас устроили в вагоне-складе. Нам велели сидеть тихо и не двигаться. А папа ехал на крыше этого же вагона.
…Среди ночи мы услышали выстрелы. Что происходит? Спросить было не у кого. … У нас кончилась вода. На первой же остановке отец взял фляжку с котелком, чтобы добыть где-то воды на всех. Выяснилось, что путь на Ростов отрезали. И нас отправили в Сталинград. А почему стреляли? Машинист отказался вести паровоз. Он боялся… Вот откуда были выстрелы!..
…По всем законам, поезда с красным крестом — а наш был именно таким — не бомбили. Но фашисты пренебрегали этими правилами. В любой момент на поезд могли упасть бомбы.
…Как мы добрались до Сталинграда, я уже не помню. Мои братья все время плакали. Не знаю, как родители выдержали это напряжение! Я старалась держаться спокойно. Но у самой было ужасно на душе. Я ведь все понимала! Понимала, как тяжело отцу. И маме тоже. Понимала, что у нас нет еды. Есть только те несколько сухариков, которые они нам зашили в карманы, на случай самого черного дня.
Я помню вокзал Сталинграда! Боже мой, сколько здесь было людей. Люди стояли, лежали прямо на полу. Было очень душно. На душе скребли кошки, и очень хотелось спать и есть. Но надо было терпеть. И слава богу — рядом папа. Когда он был рядом — мне ничего не было страшно!
Достать билеты до Астрахани было очень сложно. И мы провели в Сталинграде несколько дней. И все-таки нам удалось сесть на какой-то пароходик, где, к счастью, нам дали по куску хлеба с рыбой и изумительный кисель. Так мы добрались до Астрахани. А оттуда предстоял еще долгий и тяжелый путь в Баку…
* * *
….Они оказались в Баку, в том самом дворе, где жили все мои родные — и с маминой, и с папиной стороны. Улица 1-я Завокзальная, дом 1/6. И, забегая вперед, скажу, что мы с братом родились тоже в этом доме.
Маленькая мама красочно рассказывала, как они бежали от фашистов. Конечно, много преувеличивала. Говорила, что их догоняли сотни танков и бомбили сотни самолетов! Дети со двора окружили ее и внимательно слушали. Особенно один худенький мальчик. Звали его Альберт. Это и был мой отец. Он смотрел на эту необычную девочку во все глаза. И она ему сразу очень понравилась своей живостью.
Про годы войны, которые они вместе прожили в этом дворе, я написала рассказ «Картофельные оладьи». Это было давно, я с ним поступала во ВГИК. И в этом рассказе нет ничего придуманного!
Вот он.
КАРТОФЕЛЬНЫЕ ОЛАДЬИ
Ноги мерзнут. Девочка поджимает их, кутаясь плотнее в маленькое одеяло. Вот так. Так гораздо лучше! Можно ещё немного подремать и досмотреть окончание сна. Что же такое снилось – приятное – приятное, что – то очень хорошее, надо это вспомнить и досмотреть! Сначала, кажется, снилось тётя Ксения – огромная как гора, шумная, в ярко- алом халате с райскими птицами. Этот халат подарили ей постояльцы – артисты цирка. Девочка только однажды его мерила – не во сне, а в жизни. Сказочный, конечно, халат. И как наденешь его, сразу воображаешь себя Факиром, у которого из широкого рукава, как из рога изобилия, может посыпаться все, что душе угодно! ….
Нет! После тёти Ксении снилось что-то ещё. Ну да, папа! Он стал посреди кухни и смеялся. Не здесь, не в Баку, а там, в старом доме, в Сталино, в доме, которого теперь нет….И как только вспоминаешь старый дом, становится мучительно жаль огромную коллекцию бабочек, которую пришлось оставить в развалинах дома.
Но снились не бабочки. Снился смеющийся отец, и снилось, что она ест перенесённые им только что из кондитерской тёплые вафли микадо. Такого теперь нет. Теперь все время голодное. Поэтому уснуть не удается.
Мамин голос кричит из кухни – ты проснулась, я вижу, не притворяйся, пора вставать! Разве бабушка не рано вас уложила?
Бабушку уложила их рано. Бабушка всегда укладывает рано спать, чтобы меньше сжечь керосина, чтобы не хотелось есть на ночь. А если девочка всё-таки зажгла «керосинку» и читает, то бабушка ругается страшно, ворчит весь день, и старается с ней не разговаривать. Маленькая, подтянутая, подвижная, всегда в черном. Это бабушка. Она такая. Шьет всему двору. Вообще всему миру шьет. Отправляет бойцам сшитые кисеты для табака – кисеты на фронт. И гимнастерки шьет. Ведь сейчас идёт война.
….Девочка медленно одевается, в квартире южного города не топят. Очень холодно и немного сыро.
……Девочке 12 лет так, они живу в эвакуации, у бабушки в Баку. Сегодня 31 декабря 1942года. 31-е, новый год! Может быть, сегодня мама приготовит что-нибудь вкусное? Ну бывают же дни, когда на столе бывает что-то вкусное! Не чёрные булочки, которые бесплатно выдают в школе на большой перемене. И которые девочка отдает братьям…Нет…А что-нибудь из деревенской еды – бабушка, когда едет обшивать деревенских родственников, порой привозит из деревни продукты, но это бывает только летом и осенью. А теперь зима. Дует сильный ветер. Хмурится небо… От этого хочется есть ещё больше
Девочка подходит к окну. Города из окна не видно. Видно только горка. Она рядом с домом. А на горке стоят наши зенитки, ещё какая-то техника. И люди – военные ходят по горке. На ней растут сосны, но очень мелкие и низкорослые. Одну сосну вчера сосед Гарошка с Вовкой Власовым выкопали, посадили в ведёрко и аккуратно отнесли на четвёртый этаж. Там сегодня все дети со двора будет встречать новый год.
Игрушки для ёлки сами клеили. А вот принести что-то на праздничный стол – это сложно. В Баку не воюют. Но очень многим тут голодно. Особенно простым людям, у которых нет доступа к хорошим продуктам.
Лёське – хозяйке дома – хорошо. У неё отец полковник. Они получили продукты из посылок, которые посылают союзники. Необыкновенные коробки консервов, которые Лесина мама обещает поставить на стол.
Вовке Власову хорошо – его мама комендант госпиталя, куда они, ребята со двора выходит выступать с концертами, это ведь совсем рядом, соседний дом. Вчера они ставили там пьесу – «Тайная поездка короля», её написала девочка сама. Но короля играла не она, а её подруга, смешливая Ленка. Конечно, Ленка хохотала во время спектакля, испортила роль. Но все равно ей хлопали раненные. А девочке хлопали ещё больше, когда она играла замученную врагами разведчицу. И она, «умирая», восклицала : «Товарищ Сталин! Победа будет за нами!» Тут уж были овации – как в настоящем театре.
А потом раненные – все одинаковые, в серых пижамах, кормили маленьких артистов киселем. Ели почти все, девочка тоже страшно хотела есть, но мама сказала – у раненых продуктов не бери! А там были белые булки, белые!!!
…Ну так вот, мама Вовки Власова, тётя Нюра, сказала, что своими концертами они кое что заслужили. А это кое что – это сосиски к новому году! И они будут!
…Ох! Хорошо ещё толстому Рафику – у него мама работает в пирожковом цехе. И это знает весь двор – она приносит пирожки домой каждый день, полную противогазных сумку. Из их квартиры всегда слишком вкусно пахнет – на третий этаж лучше не подниматься!
А вот маленькая Марьям, наверное, ничего не принесёт. У неё папа на фронте, а их у мамы четверо. Три мальчика – братика и она сама, худенькая тонюсенькая, ей никогда не дашь 13 – лет 10 на вид. И нижний мальчик с первого этажа придёт с пустыми руками . Мама его кормит варёной капустой, и он сам говорит, что это капуста его уже тошнит. Он тоже тощий – как Марьям, впрочем, как и сама девочка. И у него уши – пропеллеры. Девочка всегда смеется над его ушами, и ещё над тем, что он в нее влюблён…Он не говорит про это. Но только она выходит на площадку – а он тут как тут прогуливается. Или встанет у дерева, что растёт в самой середине двора -и так может часами стоять смотреть на неё. И ужасно глупо молчит.
….А теперь на кухне мама с бабушкой – обе в опасном состоянии. Ругаются, и, похоже, не торопятся завтраком. Это они ругаются из-за голубого нового ночника , что купила мама девочки на Кубинке. Кубинка – такой базар, где можно все купить – мыло, синьку, книги, красивые статуэтки- всё, что душа пожелает. И вот мама девочки не вытерпела, и купила к новому году новый голубой ночник. И на нём золотистые бабочки. Красиво! Когда ночник горит – кажется, что бабочки парят воздухе. Девочки это ужасно нравится, а бабушка злится,
– Зачем эта вещь бесполезная? Дети голодают, а ты!
Мать оправдываться – я для детей, не для себя! Детям нужна красота! И совсем уже сорвавшись, готовая заплакать, вдруг спрашивает девочку – разве ты когда-нибудь ходишь голодной? Девочка от страха мотает головой. НЕТ! Но это ложь…Она все время голодная. Просто Она любит Маму. Она не хочет её обижать.
– Вот видишь, видишь! Ребёнок не будет врать! – кричит мама на бабушку.. Потом всё-таки девочку кормят завтраком. Ест она очень жадно. Ест – и всегда вспоминает отца. Он то учил есть медленно и красиво. Он всё делает красиво – большой, прекрасный папа. Непонятно, почему ему после приезда из Донецка не разрешили жить в Баку…. Он живёт неподалёку, в каком-то сельском районе, и его редкие приезды к ним – праздник. Папе больше сорока пяти, поэтому его не берут в армию. Он работает. Зарабатывает деньги. А ещё – он пишет бухгалтерские отчёты, потому что он хороший бухгалтер. И кроме бухгалтерских отчётов, к нему все приходит, чтобы он написал стихи. Папа пишет стихи! На заказ! Они такие складные! Тем, кому надо – стихи на юбилей, на день рождения, на свадьбу – папа пишет такие стихи. Стихи и отчёты. Странно!
Когда отец возвращается из своей деревни, тоже привозит что-нибудь вкусное. Тогда девочку и двух маленьких братьев кормят досыта несколько дней….Но это такие короткие дни!
После завтрака девочка накинула Бабушкин платок – старый, шерстяной, клетчатый, много раз чиненный, но ещё крепкий – и вышла на площадку, посмотреть, что делают во дворе. С площадки, как из ложи в театре, можно все прекрасно наблюдать. Можно видеть и слышать, как женщины во дворе у маленькой прачечной выясняют отношения – чья сегодня очередь стирать. Громче всех кричит тётя Варя. Она может в волосы вцепиться сопернице от накипевшей злобы . Такое не раз было…Тогда кто-то из мужчин – а их во дворе осталось совсем немного – спешит покинуть свое зрительское место, становится действующим лицом пьесы, спасителем жертвы. Варя осыпает его тысячами проклятий, Потом уходит к себе и рыдает, и извиняется, говорит, нервы совсем плохие после того, как мужа убили на фронте….простите, если можете простите! А назавтра скандалит снова.
….Идёт война. Развлечений во дворе немного. Приходит во двор иногда мальчик с попугаем. Шарманка у него совсем расстроенная, попугай старый, какой-то ощипанный, и все время спит. Ему кидают монетки. Мама девочки не дает монету для шарманщика говорит – не знаю как у других, а у нас нет. Девочке неловко – получается, что она смотрит попугая задаром.
Шарманщика во дворе любят. Вот почтальона – не любят совсем. Он правда весёлый, сочиняет про всех прибаутки. Но он принёс похоронку на самого красивого парня во дворе. Почтальону теперь всем неприятен. Будто он в чем-то виноват….
Девочка любит стоять на площадке даже тогда, когда во дворе никого нет. И смотреть на старый замшелый кран, он внизу все время плачет. И на плоскую крышу маленькой прачечной, где обычно вся дворовая детская команда дежурит, выглядывая – не летит ли вражеский самолёт? Нет, самолётов нет. Но война в городе есть. Потому что все время хочется кушать. И потому что надо отстаивать длиннющие очереди за керосином. Если ты стоишь в очереди за керосином, тебя даже в школе не будут ругать, что ты пропустил уроки!
Война есть, потому что папы нет с ними каждый день.
Потому что тетрадки в школе из противной серой бумаги. Она как промокашка, писать на ней совсем неприятно.
Девочка думает – наверное, война кончится весной. Весной город будет очень хорош. Будет пахнуть морем, нефтью, цветущими олеандрами.
Война обязательно кончится весной – твёрдо решила девочка – и улыбнулась. Она зашла в квартиру – и о чудо, что за запах!
– Я пеку тебе картофельные оладьи. Возьмёшь с собой, чтобы ты была не хуже других! – Так решила мама.
Девочка еле дождалась вечера. Надела свое лучшее платье, которое сшила ей бабушка из своего старого. Расчесала длинные волосы с особой тщательностью – всё-таки, новый год!
Каким он будет, новый год? Сбудутся её желания? Она посмотрела на себя в зеркало, понравилось себе. Мама зашла и принесла оладьи в миске.
Как они Восхитительно пахнут!
-Ладно, съешь один, – разрешила мама.
Девочка проглотила оладушек. Вышла на лестницу с миской. Было уже темно. Её никто не увидит, никто не догадается, если съесть ещё один. Никто не увидит… Никто не заметит! Ну!
Девочка поднялась ещё на две ступеньки. Остановилась. А вдруг там еды мало? Но ведь если она здесь съест оладушек, за столом уже не станет есть ещё один, третий? Нет, не станет. Подумала ещё секунду. Там наверху у ребят есть пирожки и сосиски. Разве что-то изменится от одного оладушка? Но вдруг она вспомнила тонкие ручки -ниточки Марьям, и решила – нет. Не буду!
А потом все же вытащила тёплый румяный, чудный маленький оладушек… и вдруг услышала – «здравствуй»!
Девочка резко обернулась, за спиной стоял он – нижний сосед, ушастый мальчик, он что –то держал в руках, пряча за спину. Он протянул ей завернутый в бумагу сверток.
– Что это ?
–– Это тебе! С новым годом!
Это – оказалось кукольной кроваткой. У мальчика золотые руки. Он самокаты делал для всего двора. И кроватку сделал – её куклам. Девочке стало необыкновенно приятно, но вместо спасибо она почему-то фыркнула:
-Я не дурочка, в куклы играть! У меня дела поважнее! А где ты доски взял?
– На горке, – честно признался ушастый, – глаза его стали необыкновенно несчастными, это даже в темноте видно.
– Украл, да? Украл да? – Нажимала на него девочка.
-Нет, не украл, мне человек один дал, честно.
– Так я тебе и поверила!
Она отвернулась и затопала вверх по лестнице.
Мальчик так остался стоять с кроваткой из ворованных досочек.
…Девочку в квартире Леськи встретили радостным шумом – её уважали и ценили все дети два дворе, она сама писала пьесы для раненых.
На стол поставили ее миску, полную оладьями. И все стали кушать. И всем детям со двора хватило. Всем, кроме мальчика.
Он не пришел встречать с ними новый год. Он сидел дома, в тёмной комнате, на кровати, совершенно один, и думал о том, что новый год все равно принесёт что-нибудь хорошее. В семье мальчика никто не верил в бога. Так было тогда со многими. И мальчик не знал, как зовут этого бога, как обращаться к нему. Он просто попросил своими словами:
– Бог, очень – очень хочется, чтобы война кончилась. И чтобы девочка перестала замечать мои большие уши…И что бы она меня полюбила. …Так можно?
Он вздохнул, прилёг ненадолго. Так и уснул на новый год сладко-сладко…..Не слышал, как пели его друзья, как водили хороводы. И как девочка наверху танцевала зажигательный испанский танец…
….Несколько лет назад мы встречали новый год всей семьей, и папа за столом спроси у мамы – интересно, если бы я тебя тогда не накрыл на лестнице, ты бы все оладьи слопала? Она страшно смутилась и стала доказывать, что вовсе не собиралась этого сделать.
Тогда он улыбнулся и спросил:
– Они хоть были вкусные?
И мама ответила честно:
– Очень вкусные. Страшные вкусные, ты даже себе не представляешь какие!!
* * *
«У нас штор не было, просто черной бумагой оклеивали окна,- вспоминала мама, – И холод, страшный холод. Дома была голландская печка, но кто ее топил? Летом и ранней осенью — красота! Теплынь! А вот зимой ветры завывали, ветер холодный, пронизывающий…»
Что такое война в Баку? Два раза в месяц давали паек. Видимо, это были те продукты, которые присылали союзники: овсянка, знаменитый американский яичный порошок и печенье. Овсяная крупа казалась маме безумно вкусной. Жиры, сахарин, крупу они видели очень нечасто.
Детям раздавали одежду из посылок, присланных союзниками. Разумеется, все лучшее «вылавливали» какие-то высокопоставленные боссы. Было много ношенного, но были и по-настоящему дивные вещи. Мама почему-то помнит, что ее одноклассница, девочка по фамилии Жирова, ходила в школу в стоптанных домашних туфлях. И вот ей достались изумительные белые американские ботиночки! Вся школа на нее смотрела.
Выжили они в основном за счет маминой бабушки – Айкануш. Бабушка работала портнихой в «Азмехшубе», но в 41-м году объединение ликвидировали — не до жиру, шубы стали никому не нужны. Бабушка просто шила людям из нашего двора и из соседнего. Своим, конечно же, бесплатно. А другие заказчики несли ей не деньги, а что-нибудь из продуктов.
Часто брала она свою котомку с нитками и иголками и ехала обшивать родных в деревню. Возвращение ее всегда было радостью! Бабушка привозила зеленую фасоль, немного свежих яиц, подсолнечного масла.
У брата ее в деревне жили козы и овцы. Бабушка сама бегала за козой, ловила ее, стригла. Потом вместе с мамой они шли на речку и там мыли козью шерсть — коза-то была грязная, вся в репьях и листьях. Потом бабушка высушивала шерсть, чесала гребнями, получались пушистые комочки.
— Помогай мне, учись! — просила она мою маму, свою внучку, — Я в могилу забирать это не буду. Учись, смотри!
У нее было веретено, из козьей шерсти она делала прочную шерстяную нитку. (В детстве я видела это веретено, любила играть им. Это было знаменитое веретено моей прабабки.) А потом она эти нитки красила.
Во время войны было не до уничтожения малярийных комаров. Многие малярией болели. У человека начинался сильный озноб, его трясло, была головная боль и жуткая ломота в теле. Против малярии пили хинин или акрихин. И если эти лекарства попадали на одежду — пятна от них невозможно было вывести! Так вот моя предприимчивая прабабка красила ими мотки своей шерсти. Они получались зелеными или темно-синими. Мальчишкам она связала безрукавки синие, отделанные темно-зеленым, а маме кофточку с длинным рукавом, синий берет с желтым помпоном, шарф и варежки.
Мама помнит поездки в деревню. Мужчины были на фронте, женщины управлялись сами. Работали в полях, а грудные дети были привязаны к спине. Некоторые обладательницы большой груди даже кормили детей, не отрываясь от работы, перекидывая эту самую грудь через плечо…
Хлеба было мало. Во время войны семья мамы многое продала- продали диковинный старинный буфет, нем были вырезаны какие-то необыкновенные фрукты небывалой красоты. Буфет продали, только чтобы прокормиться! Два толстых старинных бабушкиных кольца обменяли на еду…
Однажды они потеряли продовольственные карточки на месяц, а это было равносильно гибели! Прабабушка моя ушла рано утром, а вечером вернулась с корзинкой, полной травы. Долго мыла ее, потом поджарила на хлопковом масле. Мама вспоминала, что это было потрясающе вкусно. И так повторялось изо дня в день — эта жареная трава. Ели ее, пока не кончилось хлопковое масло. Тогда, кажется, старинный буфет и продали.
….Зато с какой радостью слушали они всем домом хорошие сводки с фронта! Как кричали: «Ура!», когда наши войска брали какой-то город!
Много-много лет спустя, незадолго до бакинских событий конца 80-х годов прошлого века, я приехала в дом бабушки. Это был очень печальный приезд. Из жизни ушел мамин младший брат, наш Эдик. В дом пришли все наши соседи. Они сидели — такие родные, такие добрые. Они не оставляли нас ни на минуту! Они нас кормили… Пытались утешить… И я у них спросила: «Какие годы были у вас самые счастливые?» А они знаете, что ответили? «Годы войны! Тяжело было, голодно, много молодых людей во дворе погибло. Но мы жили как одна семья! Один за всех и все за одного».
В рассказе «Картофельные оладьи» я уже говорила, что дети со двора каждую неделю ходили в Кировский институт, где располагался военный госпиталь. Вот тогда моя мама и начала сочинять пьесы для их маленького театра.
А еще она очень хорошо запомнила одного человека, который лежал в госпитале. Это был пожилой пленный немец. Мама случайно забрела к нему в палату. Он лежал в ней один. Мама заговорила с ним, она ведь с детства учила немецкий язык. Она даже прочла ему какие-то немецкие стихи. А он смотрел на нее и плакал.
— У меня дочь — как ты. Я родил ее поздно… Я все понял поздно… Она меня не дождется!
Он говорил это и продолжал плакать. А потом отвернулся к стене. И маленькая мама хорошо запомнила его мелко вздрагивающую от рыданий спину.
Когда она рассказала об этом дома, бабушка Изабелла ужаснулась:
— Не смей больше к нему подходить! Он враг!
А прабабка моя сказал:
— Правильно сделала, Римка. Человек он!
* * *
Как же они ждали Победу! И она неуклонно шла к ним.
Мама и папа хорошо помнят, как на горке возле нашего дома в Баку, били в честь Дня Победы зенитки. Как грохотал салют, и все кричали: «Ура!». Дети думали, что завтра отменят хлебные карточки, но отменили их только через два года.
Постепенно с фронта стали возвращаться родные и близкие. У моей прабабки на фронте воевали два брата. Сразу после победы над Германией одного из них перебросили на Японский фронт. Он дослужился только до сержанта. Мама помнит, как с фронта он заехал к ним в Баку, перед тем как ехать к себе домой. В руках у него была полевая сумка, набитая наручными часами, и два громадных чемодана: один — самодельный, деревянный, а другой — настоящий кожаный, таких никто не видел!
Маме он подарил маленькие женские часики — первые часы в ее жизни. А из чемоданов извлек невероятной красоты халаты. Это были изумительные шелковые японские кимоно всех цветов радуги! В дом сбежались все соседки. Всем хотелось купить кимоно, тем более что продавал он их за бесценок. Мама сидела на диване, и ей казалось, что вокруг нее парят райские птицы. Это соседки мерили халаты и кружились в них по комнате. Никогда никто не видел такой красоты.
Цвета были чистые, сочные. Женщины кружили и смеялись, словно с этими халатами шагнула к ним новая жизнь, яркая и солнечная. Маме родственник тоже подарил халат. Она выбрала сиреневый, с летящими лебедями.
Удивительно, но на деньги, вырученные от продажи этой красоты, прабабкин брат накупил бесцветной бязи и ситца:
— Что мне шелка ваши? Мне жену и детей одеть надо. В поле работать надо. А в этом не поработаешь!
Еще он показывал маме осколки от снарядов. Они были острые-острые. И смешно рассказывал про японок и японцев:
— Чай у них никудышный. Мясо не едят совсем. Готовят странно, столько приправы кладут, что даже рыба теряет свой вкус. И хлеба не пекут совсем. И вилок у них нет! А едят вот чем! — И он вытащил из своего огромного деревянного чемодана (в нем мог спрятаться человек) японские деревянные палочки. Отдал их маме.
А прабабушке моей, своей сестре, подарил еще изумительную японскую кисею с мелкими розами. И вместо черных окон засияли светлые занавески, сшитые спешно ее руками… Дом точно ожил.
* * *
…А потом были атомные бомбардировки. Когда бомбили Хиросиму и Нагасаки, американцев возненавидели! Митинги были по всему городу. Люди опять были испуганы, говорили, что надо снова готовиться к войне. Но к счастью — этого не случилось. И они смогли облегченно вздохнуть всей грудью…
…Долгие годы, вплоть до самого ухода, День Победы был для мамы самым счастливым и любимым праздником. Последний раз я поздравила ее с этим праздником в 2018 году — приволокла огромный букет сирени, которая упоительно пахла. А еще я купила бутылку вина и торт. И мы сидели на кухне, пили вино и ели торт — я, мама и папа. И они попросили включить радио. А там играли военные марши. Хорошо было!
Мама еще вспомнила:
— После войны по дворам ходили шарманщики-калеки с трофейными немецкими шарманками. Играли на шарманке и пели: «А ленты-бантики, а ленты-кантики, а ленты в узел вяжутся…»
— Да, да, я помню, — закричал папа, — но только это не шарманщик пел! Это были безногие, инвалиды! А шарманщик что-то рассказывал про королеву и ее возлюбленного… Точно ведь?
И они долго еще вспоминали то время. И людей, которые были рядом… И считали тех, кто не пришел с войны в их дворе.
…А я смотрела на них и думала, что я преклоняюсь перед их поколением. Они были настоящими. Учились, выступали на сцене, радовали родителей и считали дни, когда закончится война. Как могли, по-своему, по-детски приближали эту Победу…