Приятельница Лена пришла ко мне и рассказала, что встретила вчера на улице свою школьную учительницу. Она когда-то казалась ей красавицей, Лена мечтала походить на нее. А теперь, сидя у меня на кухне, вздохнула:

– Она постарела так, что я теперь совсем не хочу быть на нее похожей. Она несла в кулечке белый хлеб и два пакета молока. Когда-то эта дама роскошно одевалась и душилась убийственными духами, запах которых царил во всех школьных коридорах. Этими духами пахли классные журналы и дневники учащихся .А теперь она ничем не пахнет. Может быть, только надвигающейся старостью.

Знаешь, конец августа время грустное. Предчувствие осени, холод солнца, ледяной ветер. Учительница моя, бывшая красавица, прижалась ко мне как-то совсем беспомощно, заговорила о своей одинокой жизни… И потом, прощаясь, сказала вдруг:«Ты Алика помнишь? Он приезжал из Питера, заходил. У него родился сын. Мне казалось, ты должна помнить Алика, хотя вы и не учились в одном классе».

И она назвала его фамилию .

Но ее можно было и не называть. Я и без того помню Алика. Алик – это моя боль. Потому что я причинила ему боль. Первую. А это боль самая сильная.

…Он часами сидел в моем дворе со своей собакой Гердой, этот Алик. Собака была смешной болонкой. А Алик – белобрысым, курносым и тощим мальчиком. И было бы так нелепо полюбить мальчика с лохматой глупой болонкой, мальчика, которого никто в школе не считал ни умницей, ни силачом, ни красавцем. За что же его любить?

А Алик самозабвенно любил Герду и меня. Я даже не знаю, кого из нас больше. Если бы я сказала – сшей из Герды шапку – он бы заплакал, но сшил. По счастью, тогда у меня не хватило стервозности на столь гадкий поступок. Я сказала проще :«Терпеть не могу твою болонку! Пусть она не гуляет по моему двору». И он опустил голову. Промолчал.

Я знаю, что потом он увез ее к бабушке, на другой конец города. Он тосковал по ней ужасно. Я слышала как его мама рассказывала соседям , что Алик три раза в день звонит бабушке, чтобы послушать, как Герда лает.

Но меня он любил несомненно больше своей собаки. Он не мог со мной разлучаться, он торчал во дворе, в беседке, где вскоре после потери глупой болонки самостоятельно выучился курить. Без присутствия Герды он не стал ни умнее, ни красивее, ни сильнее. И я, проходя мимо, никогда с ним не здоровалась.

А он терпел все насмешки, издевки, приказы. Это рабство было для него наслаждением. Он жил мыслью о том, что я существую рядом, где-то в пределах досягаемого, меня можно увидеть и даже окликнуть, не получив, правда, ответа. Такая мысль казалась ему восхитительной и достаточной для обретения смысла его, Аликовой жизни.

Он прошел все круги ада, мужественный мальчик. В школе его не просто не считали красавцем и умницей – над ним смеялись. А я так ни разу и не поздоровалась с ним.

Через полгода он подошел ко мне сам, пересилив свою робость, он печально сказал:«Знаешь, Герда умерла. Она болела, а бабушка не сумела за ней ухаживать… Но ты тут не при чем. Просто я хотел сказать….»

И так ничего и не сказал. А мне некогда было лить слезы по чужой болонке. Меня ждали друзья – там, на улице, веселые и бойкие мальчики. Алик знал это.

Вот , собственно, и вся история. Он уехал в Питер учиться. Написал мне в первый год три письма. Надо ли добавлять, что они остались без ответа.

Моя учительница сказала – «он тебя так любил! Я никогда не видела, чтобы так любили!»

Смешно, но мне хочется ответить ему теперь, раскаяться, что ли… Мне хочется просить у него прощения. Но я не знаю таких слов.

Лена молча выпила чаю. А потом ушла…

В окно я видела- она шла по двору медленно и невесело.

Это потому, что жизнь у Лены не удалась. Она нелюбима сама. Теперь ее час нести крест и бремя неразделенного чувства. Время понимать Алика. И запоздало жалеть мальчика с болонкой Гердой, которых она так безжалостно разлучила…

Похожие записи